Новая жизнь Драко Малфоя

[fanfic]

Название: Новая жизнь Драко Малфоя
Автор: Yulita_Ran
Тип: гет
Пейринг: Драко Малфой/Гермиона Грейнджер, Гарри Поттер/Панси Паркинсон, Блейз Забини, НЖП и другие действующие лица
Рейтинг: R
Жанр: драма, приключения, романс
Размер: миди
События: Пост-Хогвартс
Статус: в процессе
Саммари: иногда, для того, чтобы начать новую жизнь, надо свести окончательные счеты со старой…
Предупреждения: AU, вполне вероятен ООС, нецензурная лексика
Дисклеймер: честь создания героев принадлежит госпоже Роулинг. Я, как всегда, фантазирую на тему…


Пролог

В первое утро после войны Драко Малфой коротко, почти под ноль, остригает волосы. Он делает это, едва переступив порог мэнора, перед первым попавшимся на глаза зеркалом, даже не дойдя до собственной ванной. Остриженные волосы тщательно уничтожает Инсендио и, только покончив с этим, оглядывается, наконец, по сторонам.

Родители обнаруживаются буквально в трех шагах – недоуменно и безмолвно они взирают на то, что делает их сын, но вмешиваться не пытаются. Какую-то долю секунды Драко, так и не опустивший руку с волшебной палочкой, раздумывает над тем, а не совершить ли ему заодно и ритуальное самоубийство – прямо там, где стоит, что называется, не сходя с места.

Словно прочитав его мысли, мать делает такое движение, как будто собирается сейчас упасть в обморок. Отец молниеносно подхватывает ее под локоть.
- Болван! – выплевывает он коротко и беззлобно, просто констатируя факт. – Можно подумать, ты не знаешь, что чем длиннее у волшебника волосы, тем больше его магическая сила.
- Наплевать! – отвечает Драко резко, так, как не говорил с отцом никогда в жизни. – Прости, папа, но мне теперь на все наплевать.

Люциус открывает было рот, чтобы ответить, но слова – бесполезные и пафосные, о долге и чести – застревают у него в горле. Нарцисса всхлипывает, не таясь, и прижимает руки к обветренным, искусанным губам – вчерашние сутки всем им дались нелегко. Драко стоит перед отцом и матерью, в мантии с надорванным рукавом, черной полоской сажи через всю щеку, с колючим светлым «ежиком» на голове и совершенно, абсолютно, безнадежно больным взглядом. Родителям нечего сказать своему сыну – впервые за почти восемнадцать лет его жизни. Сын улыбается кривой и страшной улыбкой, резко поворачивается на каблуках и выходит из комнаты.

В первую неделю после войны Драко Малфой ни о чем не думает и практически ни с кем не разговаривает. Избрание аврора Шеклболта Министром Магии, принятие новых законов, реформирование волшебного общества – все это происходит где-то в параллельной реальности и не волнует его совершенно. Малфой ощущает себя безмолвной, склизкой, холодной рыбиной, взирающей на мир сквозь толщу воды и аквариумное стекло. Так – полудохлой рыбиной – он появляется и на суде. Молча сидит на жесткой деревянной скамье, смотрит бесцветными глазами в пространство, дожидаясь своей очереди сесть в кресло с цепями перед судебной коллегией. Отец сидит рядом, напряженный и величественный – даже на скамье подсудимых он умудряется вызывать уважение и трепет. Драко вдруг вспоминает о том, что когда-то он и сам испытывал к своему отцу подобные чувства. С тех пор прошло совсем немного времени – всего-навсего одна война. Малфой подозревает, что в этой войне он напрочь лишился способности что-либо чувствовать. По крайней мере, радости от того, что из зала заседаний он выходит свободным и оправданным по всем пунктам волшебником, Драко не испытывает. Люциус за его спиной уже дает пространное интервью Рите Скиттер, в котором кается в прошлых грехах и клянется в симпатии и преданности Поттеру, благодаря вмешательству которого Малфои отделываются условным приговором и внушительным денежным штрафом, а не отправляются в Азкабан вместе с Долоховым и дюжиной других чистокровных УПСов. Краем глаза Драко замечает в толпе Панси Паркинсон, Грегори Гойла и Теодора Нотта – все трое со счастливыми и бессмысленными лицами встречают отцов, приговоры которых так же мягки, как и у Люциуса. Малфой-младший аппарирует, даже не успев толком представить, куда именно – больные рыбы предпочитают одиночество.

В первый месяц после войны он много размышляет о смысле жизни, вернее, о полном его отсутствии. Бурную родительскую деятельность по восстановлению репутации и «возмещению ущерба магическому миру» смыслом существования Драко считать отказывается, равно как и свое добровольно-принудительное участие в работах по восстановлению разрушенного Хогвартса. С утра студенты проходят ускоренные курсы по всем предметам, днем активно демонстрируют знание строительных заклинаний, а вечерами гриффиндорцы и слизеринцы устраивают групповые дуэли. В паре с Поттером, естественно, оказывается Малфой – остальные попросту не хотят испытывать судьбу.

- Если ты думаешь, что я не подниму на тебя палочку из чувства благодарности за спасенную жизнь, Потти, ты глубоко ошибаешься! – шипит Драко, когда в первый раз оказывается с Избранным лицом к лицу.
- Даже и не думал, – качает головой Гарри Поттер. – Малфой и благодарность – две несовместимые вещи. Но я-то умею быть благодарным. Передавай привет своей маме, Драко.

Поттер салютует ему палочкой и уходит. Секунду Малфой глядит ему вслед, а потом набрасывается со спины. Они дерутся по-магловски, руками, безо всякой магии, и оба задыхаются не столько от злости, сколько от потрясающего ощущения, название которому находится гораздо позже, когда оба – Поттер с восхитительным синяком под левым глазом и Малфой с рассеченной до крови скулой – предстают перед нахмуренной Минервой МакГонагалл, восседающей за директорским столом.
- Почему вы сделали это, джентльмены? – вопрошает Минерва и недовольно поджимает свои и без того тонкие губы.
- Потому что я живой, – вырывается у обоих мальчишек одновременно, и они почти синхронно опускают головы, пряча изумление на лицах.
- Постарайтесь найти другой, более конструктивный способ радоваться жизни, – говорит МакГонагалл прежде чем перейти к обязательной нравоучительной части на тему мира во всем мире и межфакультетского братания. Поттер поворачивает голову и бросает на Малфоя хитрый взгляд из-под стекол очков.
«Я сделаю тебя, Малфой», – читает Драко в этом взгляде и ухмыляется в ответ своему извечному противнику. «Даже не надейся, Потти», – прочитывает Гарри в этой ухмылке, и во взгляде его загорается настоящий азарт.

Они встречаются почти каждый вечер, в коридоре с закопченными, обгоревшими стенами, возле оплавившейся двери, навсегда закрывшей вход в Выручай-комнату, обмениваются короткими полупоклонами и без лишних слов начинают драку. Дерутся по уговору – до первой крови, но иногда им не хватает сил остановиться, даже когда на лицах у обоих уже красуются ссадины и синяки. Потом, с кривыми и смущенными ухмылками, накладывают друг на друга лечебные заклинания и расходятся до следующего раза, напоследок обменявшись рукопожатиями.
- Подумать только, понадобилось семь лет и чертова уйма событий, чтобы ты, наконец, пожал мне руку, – искренне изумляется Драко, когда Поттер сам протягивает ему раскрытую ладонь в первый раз. – С чего бы это? Только потому, что со мной ты можешь выпустить пар, и мне это нужно так же сильно, как и тебе?
- Ты разве не понял, Малфой? – серьезно, без тени улыбки, говорит Поттер. – Война закончилась. Ты мне больше не враг.
- Именно поэтому ты выбрал меня в качестве своего мальчика для битья? – кривит губы в привычной презрительной усмешке Драко.
- Спарринг-партнер, – поправляет его Поттер. – Это называется спарринг-партнер.

Когда Хогвартс вновь обретает прежнюю красоту и величие, семикурсникам в торжественной обстановке выдают дипломы и много говорят о новых перспективах и важности сохранять мир и не повторять прежних ошибок во имя добра, справедливости и памяти павших героев.
Малфой слушает бесконечные речи, обменивается понимающими взглядами с тоскующими однокурсниками-слизеринцами и внезапно понимает: драки с Поттером – единственное, что помогло ему пережить этот месяц. Теперь, когда они оба разъезжаются каждый в свою сторону, что даст ему возможность держаться на плаву?
- Скорее бы они закончили свое бла-бла-бла и дали нам возможность спокойно надраться в честь начала новой прекрасной жизни, – шепчет Блейз Забини, склонившись к правому малфоевскому уху. – Я скоро заболею от этих гриффиндорских разговоров о любви и дружбе.
- Отличная идея, – шепчет в ответ Драко и улыбается, не обращая внимания на недоуменный взгляд Блейза.

Второй месяц после войны Малфой проводит, успешно притворяясь тяжело больным – таким образом ему удается отлынивать от вникания в тонкости фамильного бизнеса и присутствия на светских мероприятиях, на чем настаивают родители. Драко выдумывает разнообразные симптомы, сочиняет легенду про поразившее его в Выручай-комнате неизвестное проклятие, успешно водит за нос семейного колдомедика и приглашенных консультантов из Мунго. Он отказывается видеться с друзьями под предлогом плохого самочувствия и втихаря таскает ром и огневиски из отцовского бара. Совы из Паркинсон-холла, Нотт-мэнора и Забини-паласа прилетают по два раза на день, но он оставляет их без ответа. Гойл писать не любит, поэтому ежевечерне пытается поговорить с Малфоем по каминной сети – Драко всякий раз делает вид, что спит. Нарцисса делает вид, что верит в болезнь сына, Люциус делает вид, что не замечает того, как тают его запасы спиртного, и скоро все трое с изумлением обнаруживают в себе недюжинные актерские таланты.

Родители пытаются поговорить с Драко – он равнодушно выслушивает их объяснения и оправдания. Ему наплевать. Ему на самом деле на все наплевать. В свои восемнадцать Драко Малфой чувствует себя глубоким стариком и полным ничтожеством, и когда по утрам он смотрится в волшебное зеркало, предварительно наложив на него Силенцио – из серебряной глубины амальгамы на него устало и равнодушно взирает старик с коротко стрижеными волосами и глазами, пустыми и вылинявшими, словно пустыня в июльский полдень.

- Ты должен взять себя в руки, – неубедительно начинает Люциус разговор с сыном.
- Я больше никому ничего не должен, – прерывает отца Драко и натягивает одеяло на голову.
- Сынок, жизнь продолжается, – мягко увещевает Нарцисса.
- Рад за нее, – отрезает Драко и закрывает глаза, давая понять, что аудиенция окончена.
- Слышь, Дрей, ты чего, опять спишь, что ли? – вздыхает в зеленом каминном пламени голова Гойла. – Ну ладно, спи, спи, поправляйся. Я завтра загляну.
- И пусть завтра не наступает никогда, – бормочет Малфой, трансфигурируя камин в дубовый книжный шкаф, заполненный «Квиддичным обозрением» и годовыми подписками «Вестника зельевара».
- Драко Малфой! Если ты немедленно не ответишь мне, в следующий раз я влечу на метле прямо в окно твоей спальни! – верещит вопиллер голосом Панси Паркинсон. – С какой это мерлиновой радости ты вообразил, что имеешь право пойти на дно именно тогда, когда, наконец, ты можешь на самом деле начать новую жизнь?!
- Пойти на дно? Неплохая идея, – задумчиво произносит Драко, наблюдая за тем, как вопиллер взрывается и превращается в сотни крохотных возмущенных клочков бумаги.

Третий месяц после войны Драко Малфой проводит в борделях парижского магического квартала – аппарирует туда каждый вечер и возвращается под утро, прямо в свою спальню, насквозь провонявший блядством и коньяком. Он всерьез надеется на то, что однажды не сможет вернуться, потому что какой-нибудь «кот» из молодых и наглых, франтовато одетых сквибов, проткнет его насквозь магловским складным ножом из ревности к своей подружке-проститутке.

Малфой экспериментирует с девочками и мальчиками всех мастей и цветов кожи – и приходит к выводу, что, занимаясь сексом, он хотя бы ненадолго, но чувствует себя живым и бодрым – почти так же сильно, как после драк с Поттером, только процесс намного приятнее. Изо всех слов в этой фразе ключевым является слово «ненадолго», к тому же у него обнаруживается аллергия на антипохмельные зелья, не сваренные собственноручно профессором Снейпом, а это значит, что до конца своих дней он обречен мучиться либо от аллергии либо от похмелья, на выбор – потому что Снейпа больше нет, и не будет никогда, так же как и Дамблдора, и Винса, и потертого оборотня Ремуса Люпина, и придурковатого рыжего Уизли – как его звали, Фред, кажется? – и его, Драко, собственной кузины, Нимфадоры, которую он никогда в жизни, в общем-то, и не знал, а возможность узнать ее у него появится только на том свете, и даже придурошной тетки Беллы больше нет, хотя вот ее-то как раз совершенно не жаль…

Эта мысль, бессвязная, словно лепетание младенца, и тоскливая как одинокий ужин старой проститутки, обрушивается на Малфоя на исходе третьего месяца после войны, в рассветный час последнего июльского дня, когда он вываливается из камина в собственной спальне, с остервенением сдирая с себя одежду, от которой разит спермой, потом и сладкими тяжелыми духами. Застежка мантии никак не поддается, Драко раздраженно бормочет заклинания с французским акцентом, то ли очищающие, то ли отпирающие, и падает, так и не раздевшись, на постель. Его наконец-то накрывает запоздалая спасительная истерика, и он долго плачет, поскуливая и впиваясь ногтями в кожу на висках. Отрыдавшись, Малфой засыпает и впервые за все три послевоенных месяца спит крепко и без сновидений, как в детстве.

Проснувшись, он первым делом раздевается, и стоя у окна нагишом, отсылает своего огромного черного филина на поиски адресата по имени «мистер Гарри Джеймс Поттер». К правой лапке почтовой птицы привязан пергамент с одной-единственной строчкой: «С днем рождения, Потти. Твой спарринг-партнер». Спустя пару часов филин возвращается с ответом: «Спасибо, партнер. Магический мир очень тесен – думаю, мы еще сможем набить друг другу морды, верно, Малфи?» Драко читает письмо, вздергивает брови, наткнувшись на искажение собственной фамилии и, запрокинув голову назад, оглушительно смеется – впервые за три послевоенных месяца. Филин смотрит на хозяина неодобрительно и хмурит косматые брови.

- Мама, папа, меня теперь зовут Малфи, и я хочу завтракать! – кричит он, входя в столовую, где его родители как раз собираются обедать.
- Слава Мерлину, он выздоровел! – шепчет Нарцисса, и ее глаза наполняются слезами.
- Я бы не спешил с выводами, – вполголоса произносит Люциус и тут же улыбается Драко.
- Рад, что ты снова с нами, сын, – Малфой-старший вкладывает в эти слова максимум радушия, на которое он способен. – А что значит «Малфи»?
- Ах, это? Не обращай внимания, всего лишь проявление знаменитого поттеровского скудоумия, – широко ухмыляется отцу Малфой-младший. – И, кстати, папа, не стоит обольщаться. Я теперь не с вами, я сам по себе.
Из мгновенно ослабевших пальцев Люциуса с приглушенным серебряным звоном падает на стол вилка для салата. Звук падения кажется слишком громким в мгновенно наступившей тишине, но Драко продолжает улыбаться, глядя на ошеломленные родительские лица. В эту минуту он начинает понимать, как именно ему следует жить дальше.

Четвертый и пятый месяцы после войны Драко Малфой посвящает тому, что Люциус категорично именует «хроническим идиотизмом» и «поведением, позорящим род Малфоев», а Нарцисса толерантно называет «поисками себя» и «попыткой избавиться от родительского влияния». Отец грозится лишить сына карманных денег, мать тайком подбрасывает в его карманы пригоршни галеонов, но в любом случае, по законам магического мира Драко уже год как совершеннолетний, и с полным правом может снимать средства со своего личного гринготского счета.

Он по-прежнему пьет и шляется по борделям, но теперь делает это не в тоске и одиночестве. Пока старшие Малфои, Гойлы, Паркинсоны и Нотты заняты замаливанием своих грехов, их отпрыски заняты прожиганием собственной жизни. В этом увлекательнейшем деле детям бывших УПСов активно помогает Забини, которого мало коснулась война, но порядком задолбали бесконечные свадьбы матери. В общем, у каждого из вчерашних слизеринцев есть собственное горе, которое нуждается в том, чтобы его залили вином и как можно скорее. Драко по-прежнему наплевать на все происходящее, кроме, пожалуй, утреннего похмелья; каждые две недели он аккуратно ровняет отросшие волосы и всерьез обдумывает магические и магловские способы самоубийства. Авада Кедавра кажется ему куда надежнее магловского огнестрельного оружия – но единственное ограничение, наложенное на малфоевские волшебные палочки, это как раз таки запрет на применение Непростительных заклинаний.

Он все чаще совершает вылазки за пределы магического мира, в компании бесшабашного Блейза и преданной Панси. Тед и Грег «узнавать маглов поближе» отказываются наотрез – Нотт до сих пор кичится своей чистокровностью, а Грегу просто неинтересно. Малфою внезапно становится интересно, и они с Паркинсон и Забини в трансфигурированных мантиях, с замаскированными палочками в руках, совершают прогулки по магловским улицам, заходят в торговые центры и кинотеатры, обедают в кафе и пытаются научиться не шарахаться от автомобилей и переходить дорогу в положенном месте. Знакомство с миром маглов заканчивается ночевкой в полицейском участке – трое подростков, разинувших рты перед турникетами в метро, вызывают подозрение у чрезмерно бдительных патрульных. Магловских документов у них нет, как нет и вразумительной, заранее заготовленной правдоподобной лжи, так что ночевать троице чистокровных волшебников приходится в камерах предварительного заключения. Компанию им составляют несколько наркоманов в состоянии, близком к ломке, и парочка полупьяных шлюх с вокзала Ватерлоо.

- Это называется – посмотрели на жизнь с другой стороны, – философски замечает Блейз и укладывается спать, ни на что не обращая внимания. В соседней камере тихо ругается Панси, сжавшись в комок и пытаясь отодвинуться подальше от размалеванных девиц в высоких сапогах и коротких юбках. Драко размышляет о различных вариантах исчезновения из участка, не включающих в себя использование магии. Спустя пять минут он приходит к выводу, что вариантов нет никаких, а их увлекательное приключение слишком затянулось и грозит закончиться неприятностями. Малфой решительно вытаскивает из кармана не найденную при обыске зубочистку, одним движением превращает ее обратно в волшебную палочку и накладывает на всех находящихся в зоне досягаемости сонные чары. Для открытия магловских замков хватает обычной Аллохоморы, и еще пары минут достаточно Малфою для того, чтобы пройтись по участку и призвать к себе их деньги и мелкие вещи, отобранные при аресте. Покончив с делами, он снимает чары с Забини и Паркинсон и аппарирует ними подальше от маглов, спящих вповалку на стульях, письменных столах и прямо на полу – кого где застало действие заклинания.
- Как в сказке о принцессе Шиповничек, – фыркает Панси за секунду до того, как рывок аппарации выдергивает их из полицейского участка, меньше всего на свете похожего на сказочный королевский дворец.

Через минуту Драко уже стоит в парке родного поместья, на влажной от ночной росы траве, обнимая Панси за талию и ощущая руку Блейза на своих плечах.
- Малфой, ты нетерпеливый псих, – спокойно замечает позевывающий Блейз. – Нам стоило подождать хотя бы до утра, а утром нас вытащили бы оттуда – не твой отец, так родители Панси. А теперь нам припишут разглашение Статута секретности и приговорят к каким-нибудь общественно-полезным работам на благо процветания маглорожденных волшебников или одноруких сквибов, или еще кого-нибудь в этом же роде.
- К черту одноруких сквибов, – так же спокойно отвечает Драко. – Все маглы в этом жалком подобии аврората просто заснули и сейчас спят счастливым сном. Никто ни о чем не узнает.
- А главное, – говорит Панси, ежась от ночного холода, – мы все живы и благополучно вернулись домой. Ну, по крайней мере, мы вернулись к Малфою домой.

Устроив друзей в гостевых комнатах и счастливо избежав встречи с родителями, Малфой отправляется в свою спальню. Он долго принимает душ, тщательно растирает тело пушистым полотенцем, медленными, осторожными движениями расчесывает волосы.
- Отросли на два дюйма, – деликатно замечает магическое зеркало. – Может быть, снова начнем отпускать, хозяин?
- Может быть, – пожимает плечами Драко. Зеркало, в последнее время привыкшее к резкому: «Не твое дело!», потрясенно замолкает.
Малфой выходит из ванной комнаты, отбрасывает в сторону полотенце, призывает из шкафа шелковую пижаму – глубокого винного цвета, с вышитыми монограммами и фамильными гербами – неторопливо одевается и взмахом палочки отправляет на места разбросанные по комнате вещи. Потом он очень тщательно накладывает на двери заглушающие чары, набрасывает колючим, летящим почерком пару строк на куске пергамента, запечатывает его своей личной печатью и бережно кладет на середину письменного стола.

Закончив со всеми этими приготовлениями, Драко Малфой откладывает в сторону свою волшебную палочку и берет в руки пистолет из холодного черного металла, вытащенный им из кобуры на поясе темнокожего полицейского, немного смахивающего на нынешнего Министра Магии. Знания о том, как пользоваться «этой штукой» почерпнуты Драко из полудюжины магловских кинофильмов, просмотренных им в течение последнего месяца, и он довольно быстро справляется с предохранителем, поудобнее устраивает пистолет в руке, подносит дуло к правому виску и, досчитав мысленно до семи, спускает курок.

Таким образом, на исходе пятого месяца после Второй Магической войны, у Драко Люциуса Малфоя, чистокровного волшебника восемнадцати лет от роду, выпускника факультета Слизерин школы Чародейства и Волшебства Хогвартс, бывшего Упивающегося Смертью и неудавшегося убийцы, бывшего квиддичного ловца и заклятого врага Гарри Поттера, начинается новая, совсем другая, жизнь…

Глава первая

Немного амонтильядо (1) в волшебном лесу

Гестия Гринвуд была стара даже по волшебным меркам. Сто пятьдесят лет – любому за такое долгое время жизнь надоест хуже овсянки, сваренной без молока, и неважно, маг ты при этом или просто ходячее недоразумение, по недосмотру матушки-природы задержавшееся на этом свете дольше среднестатистического возраста. Впрочем, к разряду недоразумений Гестия себя не относила. Хвала Мерлину и Моргане, она была ведьмой – чистокровной ведьмой и последовательницей уникальной колдовской традиции Зеленой магии – как ее мать, бабка, прабабка и еще семнадцать поколений вглубь по женской линии. Мужчины в их роду особой волшебной силой не отличались, зато женщины компенсировали это с лихвой.

Гестия хорошо помнила, как однажды ее бабка, которой в ту пору уже перевалило за сотню лет, сама, без посторонней помощи, заговорила снежный обвал в горах, и снег подчинился старой Ренате – остановился и пополз, ворча, словно гигантский зверь, обратно к вершинам. Мать Гестии одним движением руки, даже не доставая палочку из кармана длинного передника – неизменной детали своей одежды – усмиряла обезумевших во время весеннего гона оленей, взмахом ладони расчищала после бурь завалы из трехсотлетних деревьев, а уж для того, чтобы приструнить голодных медведей, ей и магия не требовалась, те и сами кувыркались у ее ног, словно послушные котята. За полтора века своей жизни Гестия и сама кое-чему научилась – к примеру, вызвать дождь в засушливое лето или прекратить град не было для нее проблемой, равно как и при своем, более чем почтенном возрасте выглядеть лет на тридцать пять плюс минус десяток. Пожалуй, матери и бабке на том свете не приходится краснеть за свою преемницу, да и ей не стыдно будет им в глаза посмотреть, когда придет время свидеться.

Впрочем, что греха таить – Гестия, хоть и любила поворчать о том, что жизнь ей порядком надоела, уходить из нее ох как не спешила. Главным образом потому, что просто не могла умереть, не оставив после себя наследника. Древняя магическая традиция, которой верой и правдой служила старая ведьма, подразумевала, что всякий Зеленый маг помимо секретов своего искусства хранит в течение жизни некое сакральное знание, передаваемое от учителя к ученику, и лишь когда новый ученик овладеет этим знанием, его наставник отходит в мир иной. Гестия могла гордиться тем, что, по меньшей мере, три дюжины толковых Зеленых магов, разбросанных по всему свету, с почтением и восторгом называют ее своей наставницей, но ни одному из них ведьма не доверила сокровенной тайны, которую семьдесят лет назад получила от предыдущей хранительницы – собственной матери.

Было время, когда адепты Зеленой магии, берущей свое начало еще от друидов, обитали чуть ли не в каждом британском лесу, но время это давно ушло, унеся с собой и древнее искусство творить волшебство, черпая силу из самой природы. На всю Великобританию сегодня не наберется и двух сотен Зеленых магов и ведьм, да и количество лесов изрядно сократилось – хоть магловских, хоть волшебных. Гестия Гринвуд обитала в самом центре древнего волшебного леса в хайлендских (2) горах. Ее дом – сложенный из сосновых неструганых бревен, нижние из которых поросли мхами и лишайниками всех цветов радуги, а верхние были густо оплетены плющом и вьюнком, с крышей из позеленевшей от времени и дождей черепицы – стоял посреди просторной, идеально круглой полянки. Дому было в два раза больше лет, чем Гестии, весь он – от ритуального камня, заложенного в фундамент, до крохотного медного флюгерка-феникса на коньке крыши – был пропитан родовой магией, словно соты медом, а вокруг жилища, на поляне, где трава оставалась зеленой даже зимой, манящими изумрудными островками выглядывая из-под снега, среди деревьев – кряжистых и тонких, под сенью которых в любое время суток было прохладно и сумрачно, в хитросплетении ветвей, стеблей и листьев, в буйстве красок на овощных грядках, разбитых за домом и огороженных невысокой, до пояса, плетеной изгородью, в шуме ручья, проложившего себе дорогу между камнями, поросшими вереском, в каждой травинке, каждом ростке, каждой паутинке и кусочке рыжей сосновой коры, лежащем на сочной моховой подушке – всюду и во всем была разлита Зеленая магия, магия самой природы, сильнее и древнее которой нет ничего на Земле.

Дом – двухэтажный, толстостенный, круглооконный, с высокими, потемневшими от времени, ступенями, ведущими на крыльцо под резным карнизом – имел свое имя, которое открывал не всякому гостю, и был рассчитан на большую или хотя бы средних размеров семью, столько в нем было комнат, комнаток, зальчиков, кладовок, мастерских. Последние двадцать лет Гестия жила здесь одна, не считая хитрющей черной кошки и прихрамывающего на левую лапу ворона. Ее третий муж – средней руки колдун, но неплохой зельевар и травник – умер в середине века, дети покинули родительский дом задолго до этого, и ни один из троих ее сыновей и многочисленных внуков и правнуков не выбрал для себя Путь Зеленого мага, ни один. Но с этой печалью Гестия Гринвуд как-то справлялась, пока в Убежище – именно так назывался старый дом лесой ведьмы – время от времени появлялись новые ученики. Каждый раз Гестия надеялась, что кто-то из них окажется именно тем, кому она сможет передать сакральное знание, и каждый раз надежда ее была тщетной. Ученики с благодарностью принимали науку, проводили в обучении кто три года, кто пять лет, кому сколько надо было, а потом разъезжались по всему миру – Гестия была единственной британской Зеленой ведьмой, бравшей в обучение иностранцев.

Последним ее учеником, ровно двадцать лет назад покинувшим Убежище, был маг-испанец с континента, смуглокожий и темноглазый, с бархатным именем Хавьер и жесткой щетиной на подбородке. У Хавьера были тонкие пальцы и мягкие губы, он приносил ей по утрам спелую малину в горсти, а вечером рассказывал о синем небе и ярком солнце своей родины. С ним Гестия напрочь позабыла, сколько ей на самом деле лет, и впервые за долгое время молилась Матери-Природе не о том, чтобы ученик оказался, наконец, избранным, а о том, чтобы он им не был – Гестии вовсе не хотелось умирать, отдав сокровенную тайну испанскому волшебнику. А вот чего ей хотелось – так это чтобы он оставался с нею подольше. Он и оставался – целых семь лет, пока с его родины не стали прилетать одна за другой растрепанные пестрые совы с пергаментами, запечатанными красной треугольной печатью. Там, в Испании, Хавьера ждала семья – старинный магический род, поставивший себе целью изучить все виды магии, какая только есть на Земле, и для того посылавший молодых волшебников учиться и в холодные скандинавские страны, и в дикие азиатские джунгли, и в густые леса Шотландии.

Природа услышала молитвы Гестии – Хавьер оказался очередным учеником, так и не ставшим ее преемником, и вернулся в родную Барселону, как и положено почтительному сыну, окончившему обучение в дальних краях. Но каждый год, на все четыре Саббата – Имболк, Белтэйн, Лугнасад и Самхэйн – он присылал ей корзинку из ивовой лозы с парой-другой пузатых бутылочек амонтильядо. И поднося к губам стакан, наполненный янтарным, с ореховым ароматом, вином, Гестия с нежностью, простительной такой глубокой старухе, как она, вспоминала своего испанца. И каждый раз к этой нежности примешивалась тревога – сколько же еще должно пройти неторопливых, одиноких лет, прежде чем ей на пути повстречается ее последний, самый главный ученик? И что делать, если это так и не случится?

По правде говоря, судьба должна была изрядно постараться, чтобы свести Гестию Гринвуд с ее новым учеником. Выйти к жилищу лесной ведьмы можно было только изрядно поплутав по узким звериным тропам, между рыжествольных сосен, разлапистых елей и дубов в три обхвата, густых колючих зарослей ежевики и дикой малины, то и дело спотыкаясь о толстые корни деревьев, выступающие из влажной земли, и вздрагивая от бесчисленных таинственных шорохов и вздохов, доносящихся отовсюду. Единорога в здешних местах можно было встретить так же легко как обычную белку, и никто – ни белка, ни единорог – не испугались бы чужака. В лесу редко бывали другие волшебники, кроме Гестии, о маглах и говорить нечего, зато птицы и животные чувствовали себя более чем вольготно, даже не подозревая, что многие из них занесены частью в магловскую Красную книгу, частью – в Самообновляющийся Реестр исчезающих магических видов.

Положа руку на сердце, саму себя Гестия тоже считала исчезающим магическим видом. Иногда она отлучалась из лесу в ближайшее волшебное поселение, деревню Лэйкмэйден, что на южном берегу знаменитого Лох-Несса, или аппарировала в Эдинбург, а то и куда подальше, ведь мир велик, а присягнувший на верность Зеленой магии вовсе не обязан провести всю жизнь на одном месте – но всякий раз, возвращаясь, Гестия испытывала невероятное облегчение. Ей казалось, что за время ее отсутствия к Убежищу мог выйти тот, кому судьбой назначено стать ее преемником, и, не дождавшись возвращения хозяйки, уйти навсегда прочь. Поэтому Гестия старалась выходить из дому как можно реже, предпочитая все необходимое – от новостей до кофейных зерен – получать с почтовыми совами, и с ними же рассылать многочисленным адресатам сваренные на заказ зелья и целебные травы, благо в хайлендском лесу власть ее была безраздельной, и каждая сова в любую минуту могла стать для нее почтовой.

Филин, доставивший вчерашнее письмо, был незнакомым – огромный, с лоснящимися, иссиня-черными перьями, он вел себя так, будто не почту отдавал, а благодеяние оказывал.
- Ого, какие мы важные! – усмехнулась Гестия, отвязывая от лапки филина конверт из плотной шелковистой бумаги. – По меньшей мере, птица королевской семьи.
Филин чуть нагнул голову, подтверждая, что да, мол, из королевской, откуда же еще?
- Но даже такая древняя старуха, как я, знает, что королева магловской Великобритании – никакая не волшебница, а значит, письмо от нее я вряд ли получу, – продолжала шутить лесная ведьма, вскрывая заклинанием конверт и разворачивая длинный тонкий лист со множеством гербов и печатей.
Пробежав глазами первые строчки письма, Гестия нахмурилась и шутить с птицей перестала. Но филин, похоже, был этому только рад – ему хотелось, чтобы письмо прочитали как можно скорее, и как можно скорее отправили бы его с ответным письмом в обратную дорогу, по адресу: Уилтшир, Малфой-мэнор, сэру Люциусу лично в руки.

Вчера, после обеда, филин улетел в Уилтшир, унося с собой письмо и крупный желудь с надтреснутой чашечкой – односторонний направленный порт-ключ. Хозяина же важной птицы Гестия ждала сегодня с утра, посиживая на своем крылечке, в теплой сине-зеленой мантии, которая так шла к ее карим глазам и медным, крупно завитым локонам, свободной волной спадающим на плечи. Во рту она держала трубку с длинным чубуком, набитую душистым вишневым табаком, в руках грела стаканчик с любимым амонтильядо из старых запасов – до Самхэйна и новой посылки от Хавьера оставалась ровно неделя – у ног ведьмы терлась кошка и ворон деловито постукивал клювом по ступеньке. Ни дать ни взять – иллюстрация на тему «Образцовая лесная ведьма в домашнем интерьере».

Гестия улыбнулась собственным мыслям и отпила щедрый глоток вина. Янтарная жидкость моментально растеклась по телу ручейком блаженного тепла, заставив женщину смежить веки от удовольствия.

- Добрый день, миссис Гринвуд, – Гестии показалось, что низкий мужской голос прозвучал прямо над ее ухом. Видно, порт-ключ переместил гостя не просто на полянку, а на крыльцо, буквально в шаге от сидящей на ступенях хозяйки.
- У нас тут, в лесной глуши, все по-простому, – отозвалась ведьма, медленно открывая глаза. – Так что зовите меня Гестия, без церемоний.
- Как прикажете, миссис… Гестия, – ответил стоящий перед ней мужчина и согнулся в низком поклоне.
- Хотите амонтильядо? – дружелюбно спросила Гестия своего так и не разогнувшегося собеседника. – Не стесняйтесь. Разговор у нас, я так понимаю, будет долгим…

***

На вокзале Кинг-Кросс стелется густой молочный туман, и ветер метет сухие листья. Драко Малфой стоит на платформе 9 и ¾ , напряженно, до рези в глазах, вглядываясь в пустоту. Но сколько бы он ни смотрел, картина не изменяется: все тот же влажный туман заполняет пространство собой, вызывая в памяти обрывки смутных воспоминаний о Хогвартс-экспрессе. Драко понятия не имеет, сколько времени он уже здесь стоит и как он сюда попал, не знает, чего ждет и кто должен к нему прийти, он боится этого тумана, пустоты и неопределенности. А еще он знает – отсюда ему не уйти. Он застрял на платформе 9 и ¾ навечно.

- Ошибаетесь! – резким карканьем звучит голос за его спиной, и Драко не просто вздрагивает от неожиданности, а чуть не падает с ног, резко разворачиваясь и пытаясь разглядеть в этой туманной Вселенной кого-то, способного издавать звуки.
- Не просто звуки, заметьте, – произносит тот же голос, и обладатель его выныривает из клубов тумана прямо перед малфоевским носом. – А членораздельные звуки, которые складываются в слова, и слова эти, вновь попрошу заметить, не лишены некого смысла.
- П-профессор Снейп? – выдыхает потрясенный Драко.
Снейп знакомым, да что там знакомым – родным движением – вздергивает левую бровь и смотрит на Малфоя сверху вниз с таким выражением лица, как будто разглядывает останки флобберчервя, несимметрично нарезанные Невиллом Лонгботтомом.
- А Вы ожидали встретить здесь кого-то другого, мистер Малфой? Позвольте полюбопытствовать, кого же? Вашего дедушку, сэра Абраксаса? Альбуса Дамблдора? Мерлина и Моргану?
- Но они же… они же все умерли! – Драко делает шаг назад, хотя нет ничего страшнее, чем пятиться в туманной неизвестности. – Вы же… Вы тоже умерли, профессор! Я был на Ваших похоронах.
- Подразумевается, что я должен быть Вам за это благодарен? – вздергивает Снейп правую бровь.
- Я что, умер?! – выкрикивает Драко и тут же останавливается, замолкает, словно все силы разом вытекают из него и превращаются в раздражающие, огромные, кошмарные клочья тумана, присоединяясь к тем бесчисленным клочкам, которые висят вокруг.
Снейп опускает, наконец, брови, подходит к Малфою вплотную, так что Драко может протянуть руку и коснуться профессорской груди, как всегда, обтянутой черной, застегнутой на все пуговицы, мантией.
- Двадцать баллов Слизерину за сообразительность, Драко. Да, Вы умерли. Не пойму, что Вас так пугает?

Снейп спрашивает серьезно, без издевки, и смотрит почти сочувственно – насколько Снейп вообще умеет смотреть сочувственно. Подобные взгляды и выражения лица и при жизни давались профессору с трудом, что уж говорить о загробном существовании. Малфоя накрывает этим сочувствием, с размаху впечатывает в него как в мраморную плиту фамильного склепа, и он разворачивается и бежит куда-то по платформе 9 и ¾, отталкивая от себя руками липкий и холодный туман, бежит, не разбирая дороги, смутно подозревая, что, собственно говоря, и дороги тут никакой нет, и сколько бы он ни бежал, все равно окажется, что перрон не имеет конца, а если остановиться, выяснится, что он ни на дюйм не двинулся с места, но Драко все равно бежит и бежит, подальше от Снейпа в его дурацкой черной мантии и с дурацкими вздернутыми бровями, бежит, пока не останавливается в отчаянии и тоске, и первое, что он видит перед собой, остановившись – это высокая фигура покойного профессора зельеварения, выступающая из тумана ему навстречу.
- Успокойтесь, Драко, – говорит Снейп и вновь подходит к Малфою вплотную. – Не впадайте в панику – оставьте эту прерогативу хаффлпаффцам.
- Что происходит? Где я? Где мы, профессор? – задыхающимся шепотом спрашивает Драко, чувствуя, как его с головой захлестывает та самая паника, в которую Снейп просит его не впадать. – Почему я умер?
- Потому что приставили себе к виску магловский пистолет, – очень любезно поясняет профессор. – Но это еще полбеды, ну, приставили и приставили, с кем не бывает, но ведь Вы, Драко, умудрились нажать на курок. Вот тут невольно и пожалеешь о том, что в свое время делал поблажки Слизерину, поощряя факультетский снобизм.
- Что Вы делали на уроках магловедения, мистер Малфой? – рычит Снейп, склонившись к самому лицу Драко. – Вас не учили, что игры с магловским оружием опасны для жизни?!

Вот теперь Малфой, наконец, все вспоминает. И понимает, что волноваться действительно не стоит – потому что все равно уже ни чего не поправишь. Он вновь отступает от своего бывшего декана, но теперь уже не испытывая никакого страха перед туманом, клубящимся у него за спиной.
- Не кричите, профессор, – почти равнодушным тоном роняет Малфой. – Я так понимаю, что торопиться нам теперь некуда, можем поговорить спокойно. Вот только скажите мне, ради Мерлина, где мы с Вами находимся? Не думаю, что в раю, просто интересно – вот этот туман, это чей персональный кошмар – Ваш или мой?

Снейп смотрит на Малфоя с легким недоумением, потом вздыхает и, в мгновение ока оказавшись рядом с Драко, кладет-таки ему руку на плечо.
- Мы с Вами, Драко, находимся на вокзале Кинг-Кросс, а кошмары… Кошмары, мой мальчик, еще даже не начинались.

Малфой сглатывает и закрывает глаза. Чего-то в этом роде он и боялся. Другое дело, что если оглянуться сейчас на всю его недолгую и абсолютно никчемную жизнь – хотя бы после смерти он может, наконец, быть честным с самим собой – то выяснится, что малфоевское земное существование было ни чем иным как длинной цепочкой самых разнообразных страхов. И если последним звеном этой цепочки должен оказаться вокзал Кинг-Кросс, где бродит мертвый профессор Снейп, и прячутся в тумане неведомые и разнообразные кошмары – ну что ж, значит, он, Драко Малфой, не заслуживает ничего иного…

***

Малфоевский филин прилетел на Гриммо, 12, как раз в тот момент, когда Гарри, Рон и Гермиона пили горячий шоколад, любезно сваренный Кричером, ели маковые коржики, испеченные им же, и обсуждали хогвартсовские нововведения, о которых Джинни рассказывала в своем последнем письме из школы.
- Как ни крути, а я считаю, что МакГонагалл немного тронулась умом, – сказал Рон, по обыкновению громко и с набитым ртом. – При всем моем уважении к нашему декану, но эта идея – прекратить соревнование факультетов, сдвинуть обеденные столы в Большом зале и ввести какие-то факультативы по этике, на которые каждый гриффиндорец обязан ходить в паре со слизеринцем, по-моему, это полный бред! Да, Гарри?
- Профессор МакГонагалл просто хочет прекратить эту бессмысленную факультетскую вражду, Рон, – повторила Гермиона в третий раз за последние пятнадцать минут. – Неужели непонятно? Мне кажется, что все ее нововведения – это здравое и мудрое решение, на самом деле давно надо было это сделать, а не поощрять в студентах соперничество, которое может вылиться в гражданскую войну, как это, в конце концов, и случилось. Да, Гарри?

Гарри улыбнулся обоим своим друзьям, сделал изрядный глоток шоколада и пожал плечами:
- Война закончилась, почему бы всем теперь не пожить немного в мире и согласии? Ну, хотя бы для разнообразия – а вдруг что-то из этого да получится?
Гермиона ответила другу сияющей улыбкой, а Рон поперхнулся четвертым коржиком и возмущенно завопил:
- В мире и согласии? Ты что, предлагаешь помириться с… ну, например, с хорьком?

При упоминании хорька лица и Гарри и Гермионы помрачнели.

- Рон, Малфой уже почти месяц в магической коме, – Гермиона поставила свою чашку на стол и выпрямила спину, словно неоднократно упоминаемая ими сегодня профессор МакГонагалл. – В данной ситуации это неэтично – вспоминать старые обиды, когда человек находится на грани жизни и смерти, и в любую минуту может умереть.
- Туда ему и дорога, – буркнул Рон и залпом допил оставшийся в чашке шоколад. – Одним Малфоем меньше, одним больше – не велика потеря.
- Рон! – возмущенно воскликнула Гермиона, но парень не дал ей договорить.
- Что Рон? Ну, что Рон, Герми? Или ты забыла, что его папаша – Упивающийся смертью, который только по нелепому недоразумению не сидит в Азкабане? Или ты не помнишь, что сам хорек вытворял все эти годы, как он оскорблял тебя, как он ненавидел Гарри и меня, и что он сделал с Дамблдором и…
- Война закончилась, Рон, – негромко, но твердо сказал вдруг Гарри Поттер и отодвинул свою чашку подальше. – Я знаю, что тебе очень тяжело из-за Фреда, и, поверь, мне тоже тяжело, но… Но хорек, то есть Малфой, в этом не виноват. Лично он не убивал твоего брата. И вообще никого не убивал. Кроме самого себя, да и то неудачно.
- Еще как удачно! – возразил Рон, вскакивая из-за стола. – Билл вчера был в Святом Мунго, он слышал, колдомедики говорят, что надежды никакой нет. Ему и так повезло, что он протянул эти три недели, но теперь счет идет буквально на часы. И я что-то не пойму, Гарри – ты, что, жалеешь Малфоя?
- Да нет! – досадливо поморщился Гарри. – Просто… просто я не хочу больше смертей вокруг себя. Даже если это мой старый школьный враг. У меня в голове не укладывается, как он мог взять и сам, по собственной воле, решиться уйти из жизни! Да еще и выбрать для этого магловский способ.
- Если бы он использовал волшебную палочку, Гарри, ты смог бы примириться со случившимся быстрее? – укоризненно спросила Гермиона.
- Эй! – завопил Рон во все горло. – Вы что, сошли с ума оба? Да какая вам разница, каким способом хорек решил умереть?! Ему все равно уже ничем не поможешь, ну и поделом Люциусу, пусть теперь поплачет!

Именно этот момент выбрал черный филин Люциуса Малфоя, чтобы постучать клювом в оконное стекло гостиной блэковского особняка.

(1) Амонтильядо – вид хереса, знаменитого на весь мир вина, производимого в провинции Андалусия.

(2) Хайлендс – район Шотландии, включающий в себя горные массивы и узкие долины с многочисленными озерами, в том числе, со знаменитым Лох-Несс. Берега озер и предгорья густо поросли хвойными и лиственными лесами.